Неточные совпадения
— Ты засыпал бы
с каждым днем все глубже — не правда ли? А я? Ты видишь, какая я? Я не состареюсь, не устану жить никогда. А
с тобой мы стали бы жить изо дня в день, ждать
Рождества, потом Масленицы, ездить в гости, танцевать и не думать ни о чем; ложились бы спать и благодарили Бога, что день скоро прошел, а утром просыпались бы
с желанием, чтоб сегодня походило на вчера… вот наше будущее — да? Разве это жизнь? Я зачахну, умру… за что, Илья? Будешь ли ты счастлив…
— Братец бывают, а я
с детьми только у мужниной родни в светлое воскресенье да в
Рождество обедаем.
Ужас! Она не додумалась до конца, а торопливо оделась, наняла извозчика и поехала к мужниной родне, не в Пасху и
Рождество, на семейный обед, а утром рано,
с заботой,
с необычайной речью и вопросом, что делать, и взять у них денег.
— Книги и картины перед
Рождеством: тогда
с Анисьей все шкапы переберем. А теперь когда станешь убирать? Вы всё дома сидите.
— Приезжает ко мне старушка в состоянии самой трогательной и острой горести: во-первых, настает
Рождество; во-вторых, из дому пишут, что дом на сих же днях поступает в продажу; и в-третьих, она встретила своего должника под руку
с дамой и погналась за ними, и даже схватила его за рукав, и взывала к содействию публики, крича со слезами: «Боже мой, он мне должен!» Но это повело только к тому, что ее от должника
с его дамою отвлекли, а привлекли к ответственности за нарушение тишины и порядка в людном месте.
А народ рассчитывал произвольно; возьмет счеты, наденет очки: „Тебе, Фома, сколько?“ — „
С Рождества не брал, Максим Иванович, тридцать девять рублев моих есть“.
Но это все темные времена корейской истории; она проясняется немного
с третьего века по
Рождеству Христову. Первобытные жители в ней были одних племен
с манчжурами, которых сибиряки называют тунгусами. К ним присоединились китайские выходцы. После
Рождества Христова один из тунгус, Гао, основал царство Гао-ли.
Рождество у нас прошло, как будто мы были в России. Проводив японцев, отслушали всенощную, вчера обедню и молебствие, поздравили друг друга, потом обедали у адмирала. После играла музыка. Эйноске, видя всех в парадной форме, спросил, какой праздник. Хотя
с ними избегали говорить о христианской религии, но я сказал ему (надо же приучать их понемногу ко всему нашему): затем сюда приехали.
Нет, не отделяет в уме ни копейки, а отделит разве столько-то четвертей ржи, овса, гречихи, да того-сего, да
с скотного двора телят, поросят, гусей, да меду
с ульев, да гороху, моркови, грибов, да всего, чтоб к
Рождеству послать столько-то четвертей родне, «седьмой воде на киселе», за сто верст, куда уж он посылает десять лет этот оброк, столько-то в год какому-то бедному чиновнику, который женился на сиротке, оставшейся после погорелого соседа, взятой еще отцом в дом и там воспитанной.
Правда,
с севера в иные дни несло жаром, но не таким, который нежит нервы, а духотой, паром, как из бани. Дожди иногда лились потоками, но нисколько не прохлаждали атмосферы, а только разводили сырость и мокроту. 13-го мая мы прошли в виду необитаемого острова
Рождества, похожего немного фигурой на наш Гохланд.
— Шикарный немец, — говорил поживший в городе и читавший романы извозчик. Он сидел, повернувшись вполуоборот к седоку, то снизу, то сверху перехватывая длинное кнутовище, и, очевидно, щеголял своим образованием, — тройку завел соловых, выедет
с своей хозяйкой — так куда годишься! — продолжал он. — Зимой, на
Рождестве, елка была в большом доме, я гостей возил тоже;
с еклектрической искрой. В губернии такой не увидишь! Награбил денег — страсть! Чего ему: вся его власть. Сказывают, хорошее имение купил.
Обиду эту он почувствовал в первый раз, когда на
Рождество их, ребят, привели на елку, устроенную женой фабриканта, где ему
с товарищами подарили дудочку в одну копейку, яблоко, золоченый орех и винную ягоду, а детям фабриканта — игрушки, которые показались ему дарами волшебницы и стоили, как он после узнал, более 50 рублей.
— Simon, будьте так добры: завтра ужин на шесть персон, точно такой, как был, когда я венчался у вас
с Бертою, — помните, пред
рождеством? — и в той же комнате.
Мороз увеличился, и вверху так сделалось холодно, что черт перепрыгивал
с одного копытца на другое и дул себе в кулак, желая сколько-нибудь отогреть мерзнувшие руки. Не мудрено, однако ж, и смерзнуть тому, кто толкался от утра до утра в аду, где, как известно, не так холодно, как у нас зимою, и где, надевши колпак и ставши перед очагом, будто в самом деле кухмистр, поджаривал он грешников
с таким удовольствием,
с каким обыкновенно баба жарит на
рождество колбасу.
Однажды, на
рождестве, Кароль
с другим рабочим, возвращаясь из церкви лесной тропинкой, наткнулся в чаще на огонек. У костра сидело двое вооруженных людей. Они спросили у испуганных рабочих — чьи они? — угостили водкой и сообщили, что панам скоро конец.
Дорох любил, чтобы к
рождеству заколоть своего «кабана» и есть коржики
с своим салом.
Перед
рождеством в лавку
с красным товаром Груздев посадил торговать Илюшку Рачителя: невелик паренек, а сноровист.
О переселенцах не было ни слуху ни духу, точно они сквозь землю провалились. Единственное известие привезли приезжавшие перед
рождеством мужики
с хлебом, — они сами были из орды и слышали, что весной прошел обоз
с переселенцами и ушел куда-то «на линию».
С той минуты, как я узнал, что Пушкин в изгнании, во мне зародилась мысль непременно навестить его. Собираясь на
рождество в Петербург для свидания
с родными, я предположил съездить и в Псков к сестре Набоковой; муж ее командовал тогда дивизией, которая там стояла, а оттуда уже рукой подать в Михайловское. Вследствие этой программы я подал в отпуск на 28 дней в Петербургскую и Псковскую губернии.
Среди дела и безделья незаметным образом прошло время до октября. В Лицее все было готово, и нам велено было съезжаться в Царское Село. Как водится, я поплакал, расставаясь
с домашними; сестры успокаивали меня тем, что будут навещать по праздникам, а на
рождество возьмут домой. Повез меня тот же дядя Рябинин, который приезжал за мной к Разумовскому.
На
рождество, на пасху или в день именин (в августе) ему присылали, — и непременно черед приезжих земляков, — целые клады из корзин
с бараниной, виноградом, чурчхелой, колбасами, сушеной мушмалой, рахат-лукумом, бадриджанами и очень вкусными лепешками, а также бурдюки
с отличным домашним вином, крепким и ароматным, но отдававшим чуть-чуть овчиной.
Не менее мудро поступает он и
с гостями во время пирований, которые приходятся на большие праздники, как
рождество, пасха или престольные, и на такие семейные торжества, как свадьба, крестины, именины хозяйки и хозяина. Он прямо подносит приходящему гостю большой стакан водки, чтобы он сразу захмелел.
— На
Рождество трешную допрежь того давали, на Пасху трешную, а теперь, гляди, дивиденд, проваленные, придумали, да вместо шести рублей семьдесят восемь копеек отвалили! Да пропадите вы пропадом! — и ушла
с места, не попрощавшись.
Опять посещение
с крестом священника, опять посещение начальства, опять жирные щи, опять пьянство и шатанье — все точь-в-точь как и на
Рождестве,
с тою разницею, что теперь можно было гулять на дворе острога и греться на солнышке.
— По преданию, младенец Христос был положен матерью в ясли
с сеном, отсюда обычай разбрасывать сено в
Рождество.]
— Сюжет этой пантомимы был широко известен, он сходен
с эпизодом из «Ночи перед
рождеством» Н. В. Гоголя.] под музыку.
Действительно, к
рождеству все было кончено, и Пепко получил кандидата прав. Вернувшись
с экзамена, он швырнул все учебники и заявил...
— Я не знаю, как ты решилась ее пригласить, — брезгливо ответила Вера, пожимая плечами. — Мы
с ней познакомились в Немецком клубе перед
рождеством. Впрочем, я это так…
— К
рождеству я отваляю всю юриспруденцию, — коротко объяснил он мне. — Я двух зайцев ловлю: во-первых, получаю кандидатский диплом, а во-вторых — избавляюсь на целых три месяца от семейной неволи… Под предлогом подготовки к экзамену я опять буду жить
с тобой, и да будете благословенны вы, Федосьины покровы. Под вашей сенью я упьюсь сладким медом науки…
—
Рождеством я заболел, — рассказывал Улан, — отправили меня
с завода в больницу, а там конвойный солдат признал меня, и попал я в острог как бродяга. Так до сего времени и провалялся в тюремной больнице, да и убежал оттуда из сада, где больные арестанты гуляют… Простое дело — подлез под забор и драла… Пролежал в саду до потемок, да в Будилов, там за халат эту сменку добил. Потом на завод узнать о Репке — сказали, что в больнице лежит. Сторож Фокыч шапчонку да штаны мне дал… Я в больницу вчера.
С тех пор, как грянула свобода,
Мне все на свете трын-трава.
Я правлю в год два Новых года
И два Христовых
Рождества.
В один из подобных неудачных сезонов в городе, где служил Ханов, после
Рождества антрепренер сбежал. Труппа осталась без гроша. Ханов на последние деньги, вырученные за заложенные подарки от публики,
с женой и детьми добрался до Москвы и остановился в дешевых меблированных комнатах.
Вспомнил, как целых четыре года копил шкуры, закалывая овец, своих, доморощенных, перед
Рождеством, и продавал мясо кабатчику; вспомнил он, как в Кубинском ему выдубили шкуры, как потом пришел бродячий портной Николка Косой и целых две недели кормился у него в избе, спал на столе
с своими кривыми ногами, пока полушубок не был справлен, и как потом на сходе долго бедняки-соседи завидовали, любуясь шубой, а кабатчик Федот Митрич обещал два ведра за шубу…
Одно опасно: наврешь. Но и тут есть фортель. Не знаешь — ну, обойди, помолчи, проглоти, скажи скороговоркой."Некоторые полагают","другие утверждают","существует мнение, едва ли, впрочем, правильное" — или"по-видимому, довольно правильное" — да мало ли еще какие обороты речи можно изыскать! Кому охота справляться, точно ли"существует мнение", что оспопрививание было известно задолго до
рождества Христова? Ну, было известно — и Христос
с ним!
В большой тревоге встретила монастырская братия
рождество, потому что на праздниках ждали наступления шайки Белоуса, о которой имели точные сведения через переметчиков. Атаман готовился к походу и только поджидал пушек
с Баламутского завода.
Так прошло
рождество; разговелись; начались святки; девки стали переряжаться, подблюдные песни пошли. А Насте стало еще горче, еще страшнее. «Пой
с нами, пой», — приступают к ней девушки; а она не только что своего голоса не взведет, да и чужих-то песен не слыхала бы. Барыня их была природная деревенская и любила девичьи песни послушать и сама иной раз подтянет им. На святках, по вечерам, у нее девки собирались и певали.
«Ей,
с несколькими ее прислужницами, выдавалось ежедневно: по ведру меда приказного и пива мартовского, по 2 ведра браги (а для праздников
рождества Христова и светлого воскресенья — по ведру водки коричневой и по 5 кружек водки анисовой), по 4 стерляди паровых, по 6 стерлядей ушных, по 2 щуки-колодки, по лещу, по 3 язя, по 30 окуней и карасей, по 2 звена белой рыбицы, по 2 наряда икры зернистой, по 2 наряда сельдей, по 4 блюда просольной стерлядины, по звену белужины,
с соразмерным количеством хлеба белого, зеленого, красносельского, папошников, саек, калачей, пышек, пирогов, левашников, караваев, орехового масла и пряных зелий, в том числе в год: полпуда сахару кенарского, пуд среднего, по 4 фунта леденца белого и красного, по 4 фунта леденцов раженых, по 3 фунта конфект и т. п.».
— Я не смею
с вами спорить. В таком случае, если вы не хотите представить ее в полицию, то пользуйтесь ею, как вам угодно: заколите, когда желаете, ее к
Рождеству и наделайте из нее окороков, или так съедите. Только я бы у вас попросил, если будете делать колбасы, пришлите мне парочку тех, которые у вас так искусно делает Гапка из свиной крови и сала. Моя Аграфена Трофимовна очень их любит.
Он мыкает их по горам, по задворкам, по виноградникам, по кладбищам, врет им
с невероятной дерзостью, забежит на минуту в чей-нибудь двор, наскоро разобьет в мелкие куски обломок старого печного горшка и потом, «как слонов», уговаривает ошалевших путешественников купить по случаю эти черепки — остаток древней греческой вазы, которая была сделана еще до
рождества Христова… или сует им в нос обыкновенный овальный и тонкий голыш
с провернутой вверху дыркой, из тех, что рыбаки употребляют как грузило для сетей, и уверяет, что ни один греческий моряк не выйдет в море без такого талисмана, освященного у раки Николая Угодника и спасающего от бури.
Я знал, что, когда дело было особенной важности, девушки бросали работу и собирались слушать решающие приговоры Елизаветы Николаевны, которая, еще плохо владея русским языком, тем не менее до тонкости знала весь народный быт, начиная
с крестинных, свадебных и похоронных обрядов, и которой раньше всех было известно, что у садовника Иллариона такой касарецкий (Убитый под
Рождество боров), какого никто не видывал.
Около меня начал коршуном кружиться городовой Никифорыч. Статный, крепкий, в серебряной щетине на голове,
с окладистой, заботливо подстриженной бородкой, он, вкусно причмокивая, смотрел на меня, точно на битого гуся перед
Рождеством.
Я, друг мой, полагаю так, что теперь нам
с тобой опять бы время повидаться, но только лучше, думаю, мне к тебе съездить, чтобы от службы тебя не отрывать, да и от веселостей, о коих при дворе императрицы описываешь; а потому жди меня к себе в Питер по первопутку, ибо в Москве буду малое время, а хочу видеть, что там у вас будет происходить перед
рождеством, пробуду святки, — кстати привезу тебе показать и новокупленных карликов».
— Зачем же он это сделал? Ему-то что? — Ну, вот, поди же!.. Одно слово псих! — решил Сельский, выговаривая это определение
с невыразимым презрением. — Еще куда бы ни шло, если б он самому дяде Васе сказал, — дядя Вася не обратил бы внимания, а то он в дежурной прямо на директора наткнулся, да и бухнул при нем. А директор взял да и оставил Караулова до
рождества без отпуска. Может быть, даже погоны снимут…
— Есть у меня одна знакомая девушка такая, врагиня моя лютая, — продолжала Жужелица, оглядывая всех
с торжеством. — Тоже всё вздыхает, да всё на образа смотрит, дьяволица. Когда она властвовала у одного старца, то, бывало, придешь к ней, а она даст тебе кусок и прикажет земные поклоны класть, и сама читает: «В
рождестве девство сохранила еси»… В праздник даст кусок, а в будни попрекает. Ну, а теперь уж я натешусь над ней! Натешусь вволю, алмазныя!
— Честь имею поздравить вас, Анна Акимовна,
с высокоторжественным праздником
Рождества Христова.
Наступил день
Рождества. Все мы были одеты в праздничном и вышли
с гувернерами и боннами к чаю. В зале кроме множества родных и гостей, стояло духовенство: священник, дьякон и два дьячка.
К
рождеству мужики проторили в сугробах узкие дорожки. Стало возможно ездить гусем. По давно заведенному обычаю, все окрестные священники и дьячки, вместе
с попадьями, дьяконицами и дочерями, съезжались на встречу Нового года в село Шилово, к отцу Василию, который к тому же на другой день, 1 января, бывал именинником. Приезжали также местные учители, псаломщики и различные молодые люди духовного происхождения, ищущие невест.
При сем позвольте вам, господа, напомнить, что
с тех пор, как это дело началось, время прошло немало, и на дворе стояло Спасово
Рождество.
Но вы не числите тамошнее
Рождество наравне со здешним: там время бывает
с капризцем, и один раз справляет этот праздник по-зимнему, а в другой раз невесть по какому: дождит, мокнет; один день слегка морозцем постянет, а на другой опять растворит; реку то ледком засалит, то вспучит и несет крыги, как будто в весеннюю половодь…
«Каменной стеной обведу сад, — думал он, нетерпеливо переступая
с ноги на ногу, — а Христина разведёт птицу, голов триста, бить будем её к
рождеству…»